Узкая дорога в две полосы шла через лес. Место для тюрьмы удачное – тихое, уединенное. Говорят, в «Сухановке» у Берии был свой собственный огромный кабинет (нам показали четыре окна в монастырском здании, над трапезной), где он любил лично вести допросы.

Рядом с входом в Сухановскую тюрьму – Школа курсантов ГИБДД МВД РФ. Кирпичная «совковая» коробка учебного корпуса, совсем не страшная. Курсант перед ней лениво метет асфальт большой дворницкой метлой. Нам не туда – вход в монастырь рядом.

Да, на месте «Сухановки» тоже, как и в Коммунарке, Свято-Екатерининский мужской монастырь. Точнее, он просто вернулся на свое законное место. Ведь это большевики в начале 30-х приспособили бывшие монастырские постройки под тюрьму. Тесные монашеские кельи идеально подошли под камеры, в здании главного монастырского храма устроили нужники для «оправки». В нем же регулярно производили избиения заключенных и различные пытки.
Местный игумен в своей проповеди для репрессированных и их потомков образно описал процесс:
- История нашего монастыря на протяжении всего 20 века – великолепный пример того, как вся страна сначала нисходила во мрак, а потом опять начала подъем к свету. Здешний монастырь сохранялся, несмотря на все ужасы Гражданской войны, вплоть до начала 30-х. Потом монахов изгнали, и здесь была устроена колония для несовершеннолетних преступников. С 1937-го здесь уже самая страшная тюрьма безбожной власти, где очень многие были замучены до смерти. Потом, с середины 50-х, на этом месте – тюремная больница. С конца 60-х – училище МВД. А с 1992 года сюда вернулась Церковь…

О мрачной истории этого места напоминает сегодня, по сути, только небольшой мемориальный комплекс посреди территории монастыря. Три креста – один большой, два поменьше, и памятная доска с надписью. Дети и потомки репрессированных возложили цветы к большому кресту в память всех жертв политических репрессий.

В начале 30-х здесь, говорят, был еще щадящий режим: те самые «тройки», что позже выносили смертные приговоры, тогда еще собирались для того, чтобы решить вопрос об освобождении кого-то из воспитанников «на поруки».
Потом бывший монастырь окончательно переоборудовали в тюрьму для «политических». Говорят, что решение об этом принял лично Ежов. Году в 1936-м он заглянул сюда и взглядом знатока оценил все преимущества: уединенность, близость к столице, толстенные стены, из-за которых не слышно криков… И, по иронии судьбы, сам же и стал одним из первых «клиентов» Сухановки.

«Сухановка» и «Коммунарка» связаны и сейчас. Дело в том, что первая –это Свято-Екатеринский мужской монастырь, а вторая – подворье этого самого монастыря. Такое возникло странное переплетение. Тем не менее, сразу заметно, что бывшее место расстрелов и захоронений все ж отличается от бывшей тюрьмы: сам монастырь по сравнению со своим «подворьем» куда более ухожен и обустроен. Видно, что церковь вложила и вкладывает в его реконструкцию немалые средства. Церковные реставраторы старательно убирают все следы бурной деятельности НКВД на своей территории. Говорят, нет уже знаменитых сухановских «стоячих карцеров»: это были специальные помещения без окон – настолько узкие и маленькие, что человек мог там находиться только стоя. Максимум, что можно было сделать – чуть-чуть согнуть колени. Еда подавалась через маленькое окошко на уровне рта. Людей оставляли в таких карцерах неделями – и на своих ногах оттуда не выходил никто.

Нас пригласили в главный храм на территории монастыря. Там, по воспоминаниям, раньше был цементный пол и вделанные в него 6 толчков, а также канавки в полу для стока крови и прочих жидкостей, вытекающих из человеческого тела. Теперь там – свечи, алтарь, паркетный пол и многочисленные иконы на стенах. Интересна история потолка: игумен рассказал, как, подняв при реконструкции фальшпотолок, они обнаружили там уцелевшую роспись – правда, сильно попорченную пулями.
Сначала решили, что в храме производили расстрелы. Потом усомнились – почему ж так много следов от пуль именно на потолке? Присмотревшись, увидели, что стрельба, скорее всего, велась прицельно: больше всего попаданий в районах глаз, сердца и «причинных мест» нарисованных святых.
Отсюда сделали вывод, что стрелки, вероятно, вели огонь не в 30-х, а раньше – еще в период Гражданской, когда подобное «иконоборчество» было особенно в моде.
Однако на сегодня никаких следов пуль не отыскать: роспись, как с гордостью говорят монахи, уже полностью восстановлена в первозданном виде.
Мы в этом сами убедились, поднявшись на второй этаж церкви (первый раз видел церковь с двумя этажами – но, может, в монастырях так принято?)

Игумен выглядел молодо, даже несмотря на то, что все его лицо закрывала большая черная борода. Он был любезен, часто улыбался и вообще отличался той специфической, чисто церковной елейностью в обхождении, которая многими воспринимается как неискренность. Поначалу казалось, что наша экскурсия для него – некая неприятная докука, отвлекающая от массы хозяйственных и прочих важных монастырских дел, и он мечтает только об одном – поскорее от нас избавиться.
Тем не менее он все ж счел своим долгом прочесть гостям монастыря проповедь. Проповедь шла на втором этаже восстановленной церкви. Сверху на нас смотрели полностью отреставрированные, без следов каких-либо пулевых ранений православные святые, исполненные в наивной манере русской живописи конца XIX века. Окна уже были застеклены, и на протяжении всей довольно долгой проповеди там, на верхотуре, об стекло с тихим писком билась какая-то глупая птица, невесть как залетевшая в храм.
Молодой игумен только раз отвлекся, посмотрел на птицу со своей неизменной полу-ласковой, полузастывшей улыбкой на лице и сказал, как бы сам себе: «Окно приоткрыли – вот она и залетела; глупая!». Птица продолжала монотонно бросаться на стекло.
-… Страшные события были здесь, - говорил игумен. – Страшные мучения претерпели люди от безбожной власти. Я знаю, многие возмущаются. Это многим непонятно. Я знаю, что сердца людей, бывает, ожесточаются, когда они думают обо всем этом. Люди спрашивают – где же справедливость? Как же такое могло случиться с нами? Я не понимаю, почему у людей христианской веры возникают такие вопросы. Я всегда указываю на это.
И игумен с какой-то даже злостью и страстью, неожиданной в нем, вдруг протянул вперед висящий у него на груди большой крест с распятием.
- Посмотрите сюда! – требовательно сказал он, и голос его неожиданно стал тверд; в нем звучало горькое убеждение. – Вы видите? Какая справедливость? Вот Человек, который никому не сделал ничего плохого. Всегда только помогал людям, учил добру. А что с ним сделали? О какой справедливости может говорить христианин?
Только тут стало понятно, какое чувство переполняет настоятеля бывшей Сухановки. Глубочайшая горечь…
Дальше игумен почему-то заговорил о вере. Казалось, он почти жаловался:
- Люди не понимают, в чем функция Церкви, - говорил он, обращаясь к внимательно слушающим его старушкам (школьники, их внуки, то ли робея, то ли по школьной любви к «камчатке», старались держаться поближе к выходу из Храма). – К батюшке приходят, чтобы попросить исцеления, или пожаловаться на мужа, который пьет, или на сына, который связался с хулиганами. А ведь наша роль – другая…
Заметив испуганный взгляд кого-то из слушателей, он неохотно поправился.
- Нет, конечно, мы тоже можем попросить о здоровье, вместе помолиться… Но… - тут его голос снова окреп – не это же главное! Священник не может заменить вам учителя. Он не может заменить врача! Даже если у вас просто тяжело на душе, вы можете обратиться к… есть сейчас такие услуги… К психотерапевту! А священник нужен для другого!
В толпе прошел какой-то еле слышный ропот. Но игумен уже не слушал.
Да! Мы нужны, чтобы говорить с вами о Боге и о вере! О Боге и вере – вы понимаете? Задайте мне вопросы не про исцеление – задайте мне вопрос о Христе, о Господе нашем! – воззвал игумен почти отчаянно.
Народ в церкви растерянно молчал.
- Но люди не хотят почему-то говорить о Боге и вере, - завершил монах почти спокойно. – Людям почему-то хочется просить чудес…

Сухановка была «элитной» тюрьмой. На 150 заключенных здесь полагалось по штату 170 охранников. Камеры – только «одиночки». Тесные неимоверно. Койки в них откидывались в горизонтальное положение только на 6 ч на ночь, а в остальное время были подняты к стене. Заключенным полагалось все время сидеть на стуле перед дверью камеры, сложив руки на коленях, и смотреть туда, где расположен глазок надзирателя. За неисполнение указания полагался карцер. Надзиратели в «Сухановке» специально носили не сапоги, а мягкие тапочки, чтобы передвигаться практически неслышно. В камеру они заглядывали каждые 1,5 минуты.
Здесь сидели многие военачальники, арестованные уже после Великой Отечественной, деятели культуры (например, Бабель, Мейерхольд). Чекисты отправляли сюда и собственных «отступников» - например, сюда попал начальник Пушкинского НКВД Подмосковья, отказавшийся выполнять приказ о массовых арестах.
Заключенные здесь особенно часто сходили с ума. Например, генерал Сидякин, начальник СМЕРШ фронта. после пыток и избиений днем и ночью лаял по-собачьи. Другой заключенный вспоминает, как, сидя в карцере, он сутками (!) слышал повторяемую днем и ночью одну и ту же фразу: «Валя, скажите маме, что я еще жив! Валя, скажите маме…»
Окрестные жители, заставшие ТО время (т.е. 1937-1953) до сих пор отказываются разговаривать на тему тюрьмы. Боятся. Им говорят – «что вы! Сейчас уже давно можно обо всем говорить! Уже и книги вышли, и фильмы…», на что они мудро отвечают: «В этом году можно, а в следующем, глядишь, опять будет нельзя. Ничего не помним».
Есть легенда о каком-то местном враче, которого вызвали в «Сухановку» как-то ночью – вроде надо было оказать помощь какому-то заключенному, с которым «переусердствовали». По словам местных, он вернулся какой-то «сдвинутый», полубезумный. Все рассказывал о каких-то железных клетках, в которых сидят люди в лохмотьях, о том, что «кругом кровь, кровь…» После этого быстро исчез, куда – никто не знает.
Одна из местных жительниц, сейчас уже, понятно, бабушка, в возрасте 12 лет работала кем-то вроде домработницы на территории «Сухановки», в семье одного из служащих тюрьмы, видимо, из надзирателей. Она вспоминала, как ее хозяин по утрам просто смертельно не хотел идти на работу: садился на стуле посреди комнаты, не до конца застегнув форму, раскачивался и выл – «Не хочу! НЕ ХОЧУ!!» До тех пор, пока к нему не подходила жена и не говорила: «Да ладно, хватит. Иди давай!» И он шел. Из года в год.

А впрочем, ничего этого не было. Наш экскурсовод, Лидия Алексеевна Головкова, сообщила, что в прошлом году от имени мэрии Москвы исследователями был направлен запрос в ФСБ с просьбой дать сведения о том, сколько же на самом деле погибло людей в «Сухановке».
В официальном ответе сообщалось, что за все время функционирования Сухановской тюрьмы для особо опасных политических преступников в период 1938-1953 гг. умерло 2 (двое) заключенных.

Публикация и комментарии к ней здесь