Реки-то здесь, на самом деле, расходятся во все направления: Северная Двина течет до Архангельска на север; Сухана – на север Вологодской области, к Устюге и дальше; Вычегда — до Коми края. Тогда Вычегда до Коми АО единственной дорогой была, железной дороги не было. Её начали стоить только 1937—1938 гг. Огромное значение имел этот лагерь. Но не продумано было совершенно! Теоретически-то продумали: железная дорога, вода… А практически!.. Представляете, людей начали завозить в январе-феврале…
Сергей Туманов: Если вообще можно назвать переселение людей продуманным.

М.В.К.: Им много с собой брать не разрешали, только на первое время какие-то продукты и все. У людей все припасы заканчивались уже в дороге, уже в дороге начинался голод. Они прибывают сюда. Представляете: приходит состав за составом, каждый день — тысячи, тысячи, тысячи… и все сюда. А отправить-то их нельзя —  у нас реки вскрываются в конце апреля — начале мая. Здесь скопилось огромное количество людей, десятки тысяч людей. Прокормить их было просто невозможно. Не только прокормить, но и поселить-то было негде. Поражает страшный факт: когда немцы создавали свои концентрационные лагеря, то они уже бараки в них строили, ещё что-то продумывали, а когда сюда прибывали первые переселенцы, они жили практически в шалашах. В нашем городе есть историко-просветительское общество «Совесть», которое возглавляет Ирина Андреевна Дубровина. У неё в архиве собраны воспоминания людей о «Макарихе». Например, Селиванов, который прибыл сюда в феврале 1930 г., вспоминает, что здесь было всего лишь семь бараков и больше ничего! Только семь бараков. Переселенцам приходилось самим тут же и строить эти бараки. Селиванов говорит, что его определили сразу на работу — на строительство этих бараков. Я из музея нашего школьного прихватила некоторые фотографии. Мы обратились в информационный центр УВД, и нам предоставили фото: вот такими были эти бараки.

Сергей Туманов: Они были за проволокой?

М.В.К.: Сейчас дойдем и до этого вопроса. Сначала просто идет строительство бараков. Люди прибыли, даже бараков не хватало первоначально. Они сами зимой должны были строить бараки. Что собой представляли эти бараки? Пятнадцать метров в длину, шесть метров в ширину, посередине проход, нары в два-три яруса. Зимой, конечно, это был страшный холод, потому что отапливали барак всего две маленькие железные печурки: одна у одной, ближайшей к входу, стены, другая — у другой стены. Они обогреть эти бараки вообще никак не могли. Единственное, например, что могли, — это вскипятить воду и не больше, пищу какую-то минимальную приготовить.

Об этом лагере «Макариха» сохранились воспоминания, даже письма крестьян в Московском государственном архиве. Три письма напечатаны в книге «Неизвестная Россия». В этих трех письмах пишется, что люди стояли в очередь, чтобы вскипятить воду, чтобы согреть пищу. На фото виден костер. Они пишут в письме, что в любое время, и зимой и летом, они вынуждены были жечь костры. На кострах можно было хотя бы просто себе воду вскипятить, потому что печек не хватало.

Когда на «Макариху» прибывала особенно большое количество переселенцев и их не могли отправить, людям в бараках не хватало места на нарах, и кто-то вынужден был сидеть на земляном полу. Когда приходила весна, всё начинало таять. Бараки делали зимой: на земле жерди, поверх жердей еловые ветки. Если где-то была голая земля видна, забрасывали песком, а если песка не было — просто снегом. И как только в марте начинало пригревать солнышко, все эти потоки воды неслись вниз. Люди все были насквозь мокрые; нары, помещение – всё было мокрое; просушиться было совершенно негде. На севере есть поговорка: «Пришел марток — надевай семеро порток». Днем-то солнце светит — все тает, а ночью морозы до 20 градусов. И люди, которые не могли нигде просушиться, примерзали к нарам. Они утром встать не могли, помогали друг другу отрываться от этих нар, чтобы встать. Естественно, что в таких условиях много людей погибало просто от холода.

Есть факты, что сюда прибывали люди со всех уголков огромного Советского Союза. Если прибывали белорусы, русские, украинцы, то у них все-таки были топоры, они умели рубить деревья. А местные жители, старожилы помнят, что сюда привозили людей в полосатых халатах. В письменных источниках есть подтверждения, что сюда попадали люди из Средней Азии. Они, конечно, сразу были обречены на смерть. Например, один местный старожил рассказывал: «Привезли в составе, загнали в барак, вот этих людей в полосатых халатах. К утру пришли — они все замерзли. Вырыли огромную канаву — всех сбросили туда, зарыли, и всё». У них ни одежды подходящей не было, ни топоров – они не могли в этих условиях никак вообще выжить.

Сколько людей погибло на «Макарихе» установить вообще не возможно. Дети спецпереселенцев, которые остались тут, уже потом в 1990-е годы пытались найти какую-то информацию. Например, у меня есть знакомый, который  родился на «Макарихе» в 1931 году. Всю его семью из Белоруссии в 1930 году сюда пригнали. Здесь у него умерли все пятеро братьев за одну неделю. Начинались разные инфекционные болезни, и за одну неделю умирали все дети в семье. У него тоже умерло здесь пятеро братьев. Когда они обратились в ЗАГС, чтобы им выдали справку о смерти, то оказалось, что, так как это пересылка, то здесь их вообще никто не фиксировал. Никто никакую смерть здесь не фиксировал. Поэтому сколько людей здесь умерло, никто сказать не может. Когда переселенцы прибывали на место — там их уже и фиксировали. А здесь — пересылка.

«Макариха» — это мемориальное кладбище. Раньше — это тоже было кладбище. Где его границы — никто не знает. Когда в 1950-е годы стали строить вот эту дорогу на Михеев остров, на Лименду, то далеко за землей не ходили, вот здесь брали и строили карьер. Так со всеми костями и проложили эту дорогу. Теперь с той стороны кладбища строят коттеджи, прорывают коммуникации — опять натыкаются на кости, на человеческие кости. Сейчас даже трудно определить, где были границы этого кладбища — хоронили повсюду…

Юлия Балакшина: Хоронили стихийно или в каких-то ямах?

М.В.К.: Значит, как хоронили? Те, у кого еще что-то оставалось, у кого были силы, самое главное — у кого были силы похоронить (ведь у многих уже и сил просто не было похоронить), хоронили отдельно. Если еще было что обменять, отдавали последнее, выменивали, платили за гробы. Но многие-то люди уже всё проели, у них ничего просто не было. И вот…

Алина Яковлева: Они сами себе выкупали гробы?

М.В.К.: Нет, для родственников, для близких, если у них умерли! Но ведь у многих ничего вообще не было. Вот эти могилы, что вы здесь видите, – это послевоенные, верхние захоронения. А могилы того времени — это просто огромные-огромные ямы… Из этих же спецпереселенцев за маленькую дополнительную пайку находили людей, которые давали согласие «похоронить». Ситуацию описывают так. У одного спецпереселенца, который за пайку соглашался хоронить, сил тоже не было, поэтому они объединялись в пары по два человека. У этой огромной ямы стоял специальный человек — «счетчик», который фиксировал, кого они приволокли. И вот они находили умершего, обвязывали его как бревно вокруг шеи и за два конца веревки тащили его к этой яме, еле-еле сами передвигая ноги. И когда они притаскивали к яме тело и сбрасывали его, им за это полагалась одна на двоих  дополнительная пайка.

Светлана Бурова: За каждого человека или за день работы?

М.В.К.: За того, кого притащили, за каждого человека, там малюсенькая пайка была выделена. Когда человек 70 набиралось, тогда только эти ямы сверху закрывали землей.

Еще была здесь одна проблема. Конечно, упаси Боже, — фашизм, но вспомните, как немцы боролись за чистоту в своих лагерях. А у нас ведь даже туалетов нормальных не было сделано около бараков. Были, по воспоминаниям, вырыты огромные-огромные ямы, куда люди должны были ходить в туалет. Ямы ничем не были закрыты, через них было переброшено бревно и вот, как курица на насесте, садись на это бревно на виду у всех. Конечно, многие люди при свете белого дня этого стыдились, поэтому где-то прятались, справляли нужду за теми же бараками. В одном письме из «Макарихи» в Москву прямо так и написано: «Приближается весна, а бараки, весь лагерь, все обвалено дерьмом. Начинают подниматься такие испарения, что уже недалеко и до эпидемии». Так и произошло.

Ну, и, конечно, страшный голод. Когда прибыли сюда первые эшелоны и у людей кончилась еда, они пошли просить милостыню по ближайшим деревням. Сначала им давали. Но вот, представьте себе: рядом деревня Устье, в ней всего 50 домов — и поток переселенцев, которые сюда прибывают. Местные жители им помочь просто физически никак не могли. Сейчас у нас живут люди, которые помнят: идет, идет человек, где-то присел на обочине дороги и умер. Не только в самой «Макарихе» умирали, расходились по близлежащим деревням. Огромная смертность. Сколько здесь погибло, установить невозможно; десятки тысяч людей здесь погибли.

Был вопрос, охраняли ли их? Если мы посмотрим на фотографии, то ни на одной фотографии не увидим проволочных заграждений. Письменные источники, воспоминания это подтверждают — никакой проволоки, ничего не было.

Сергей Туманов: Не было смысла.

М.В.К.: Да, не было смысла. Потому что их привезли сюда, у них документов никаких нет. По железной дороге им не выехать. А назад, кроме как по железной дороге, вообще никак не выбраться. Но молодежь бежала отсюда из «Макарихи». Я вот вам приведу один пример, хотя примеров таких больше. Филиция Игнатьевна Червинских вспоминает, что бежал младший брат её мужа. Молодые люди объединялись в такие молодые компании, группы и бежали отсюда. Но, он так и пропал. Ушел с «Макарихи» куда-то, и все.

Юлия Балакшина: А куда уходили? бежали в леса?

М.В.К.: Да, пытались бежать по железной дороге, но по железной дороге обычно ловили. В Котласе была жесткая проверка документов. Пробирались по тайге — это густые леса, голод — попробуй, выберись. Единицы случаев известны, когда люди все-таки убегали и добирались до своих домов, до Белоруссии, например, пешком. Добирались по полтора месяца. Одна женщина, которая сама осталась в Коми рассказала, что две её взрослые дочери с мужьями сбежали отсюда с «Макарихи» и добрались до Белоруссии. Но там они вынуждены были жить под чужими именами, в чужих деревнях, где-то на окраине и в маленьких избушках. Всю жизнь они так и боялись, что их раскроют.

Наталья Киселева: Если они уходили без документов под чужими именами, где они документы брали?

Сергей Туманов: У умерших, может быть, брали.

М.В.К.: Может быть, где-то что-то находили. Но они пробирались на маленькие хутора, где два-три домика. Построят себе маленький домик и уже боялись куда-то еще уходить. А после войны, вы сами знаете, у многих не было документов, восстанавливали.

Молодежь, которая бежала отсюда, чаще всего, конечно, понимала, что им не выехать, что они обречены здесь погибнуть… Котлас очень долгие десятилетия по всей округе Вологодской и Архангельской области носил прозвище «шпанский город», потому что здесь создавались настоящие банды из этой бежавшей молодежи. Вот была на кладбище часовня, здесь одна из банд находилась. Понимаете, молодежь, которая осталась без родственников, которой просто надо как-то выжить в совершенно чужом краю. Здесь страшно было жить тогда.

Охраны не было, вернее, она была минимальная. Здесь вышка была. С этой вышки наблюдали за порядком. Был комендант с небольшим штатом. А в основном, на чем порядок держался? На своих же спецпереселенцах — их называли «палочники». Оружие им естественно давать не могли, а давали палки. Они поддерживали порядок в лагере, они стояли у переезда, охраняли, чтобы никто никуда не исчез, не пропал. Т.к. «палочники» были из своих, то уж, если кому-нибудь очень надо было бежать, с ними можно было договориться.

Почему еще многие отсюда не бежали? Очень многие были с детьми. Как с детьми бежать? Это вообще практически нереально. Люди просто ждали, надеялись, что это им здесь так плохо, а вот когда их пришлют на место назначения,  тогда будет легче. Но когда они прибывали на эти места, они там опять многие погибали. И единственный выход был — опять же бежать.

Знаете, с одной стороны, Котлас создает жуткое впечатление: пересылка. Но с другой стороны, для многих из детей спецпереселенцев он стал родным городом, потому что только здесь они находили спасение, когда бежали. Они бежали не в сам Котлас — это сейчас их потомки живут в Котласе, а, например, в Лименду, в Тамду — в селения вокруг Котласа. Когда они бежали, в Котлас они сунуться не могли и оседали по этим поселкам вокруг Котласа.

Юлия Балакшина: А местные жители их принимали?

М.В.К.: Еще как принимали: им всячески помогали, помогало даже начальство. Люди и тогда были в своем большинстве нормальные, они видели, что спецпереселенцы — это труженики, это очень порядочные люди, это работяги. Они ценили их рабочие руки,  поэтому им всячески помогали. Вот, например, Барановский, который сейчас живет в Котласе (это, пожалуй, единственный человек, который прошел «Макариху» в три года и до сих пор жив), вспоминает, что их семью отправили в Ленский район и родители быстро поняли, что они там погибнут. Когда отца послали на реку на сплав леса, он быстро смекнул, что делать. Нашел себе напарника, подготовили лодочку, договорились семьями, и семьи ночью бежали из поселка. По реке они сплавились как раз на остров Михейков, сейчас Лименда, устроились на 46-й лесозавод. Родители Барановского были великолепные работники. Им разрешили взять доски, опилок, и они построили великолепный «засыпной» теплый домик. Все местные жители знали, когда будут облавы. И они предупреждали заранее Барановских об этом: и родители уходили из дома. Приходила милиция с облавой, родителей нет… уходили ни с чем. Народ спецпереселенцам сочувствовал. Родители Барановского прожили долгую жизнь вплоть до смерти Сталина и так никогда и не попались.

Это не единственный случай.