Оказывается, таких кладбищ, как Левашовское, осталось всего три в стране — Бутово, Левашово и еще одно, название которого забыла. Их особенность в том, что до 1989 года они были в ведении КГБ, и всё там оставалось так же, как и в 1937 году. Остальные многочисленные места захоронений не сохранились в том же самом виде.

Всё время, а мы ходили по кладбищу часа три, светило яркое солнце. Мне показалось, сегодня был самый теплый день с начала весны: хотя под елками еще и лежал снег, но как будто бы и погода помогала не подавляться услышанным. Несмотря на ужас всего, что происходило здесь с 1937 по 1954 годы, кладбище показалось каким-то домашним и даже... уютным (слово А.Я.). Везде кресты, памятники, таблички с именами и годами жизни, на деревьях — ленты, венки, фотографии расстрелянных, живые цветы.

На самом деле, ни об одном человеке нельзя достоверно сказать, что он похоронен на левашовском или каком-то другом кладбищах — об этом информации нигде в документах НКВД не осталось. Люди просто приходят сюда раз, другой, третий, а потом где-то в определённом месте вдруг решают установить памятную доску или крест — в память о своих родных. Ведь других могил у них и нет, а где-то хочется поставить памятный знак.

А.Я. не только изучает архивные дела, но и сам занимается раскопками. Как-то в Бутово в узком срезе земли они обнаружили останки 53 человек, приговорённых к расстрелу. Только у 3 из них были пулевые отверстия. В остальных черепах пулевых отверстий не было — либо их закапывали полуживыми, либо они умерли от мучений и пыток.

Вообще о приговоре к расстрелу никогда никому не объявляли — боялись бунта, того, что не справятся с возмущением. В Питере, выводя на расстрел, вызывали как будто бы на новый этап с вещами, перед которым якобы надо было пройти медосмотр и профосмотр:

— У Вас какая профессия? Столяр? Замечательно, то, что нужно. Пойдемте.

Человек спокойно шёл. Его раздевали до нижнего белья. Он заходил в комнату (называемую среди своих «комната вязки рук»), в которой за столом сидел начальник. Он спрашивал ФИО, год рождения и т.д. — проверял, что попал к нему именно тот, кто приговорён к расстрелу. Потом громко объявлял: к этапу готов! В этот момент на человека сзади набрасывались два крепких чекиста и скручивали ему руки за спиной, третий связывал руки верёвкой. Если заключённый оказывал сопротивление — его били берёзовой дубиной по голове, человек отключался.

Дальше были другие комнаты — «комната вязки ног» и какая-то третья — признаться, не смогла дослушать, иногда пределы вместимости заканчивались.

В каком-то городе (кажется, в Воронеже) одно время не было возможности расстреливать, т.к. выстрелы были слышны по городу — и в одну ночь 1937 года в местном НКВД задушили 200 человек.

Рассказал о 1937 годе. Понятно, что репрессии были и до, и после, но почему в народе так запомнился этот 1937-й? Потому что в декабре 1937 по новой конституции СССР должны были пройти первые свободные тайные выборы. И до них нужно было убрать (расстрелять или посадить) всех нелояльных к власти или могущих таковыми быть. Были составлены списки — из тех, кто по каким-то причинам был замечен органами - происхождение, что-то сказал, что-то сделал и т.д. Впервые появились планы на количество расстрелянных и посаженных, которые, конечно, перевыполнялись на уровне районных отделов. Так, по Питеру план приговоренных к расстрелу в 1937 был 4000 человек. Расстреляли 20000.

Руководители всех этих расстрельных отделов ценились на вес золота, т.к. не многие подходили для такой работы, а еще меньше — выдерживали. Всем, кто так или иначе соприкасался с расстрелами, давали водки, спирта сколько хочешь. Домой они приходили на два-три часа, остальное время — работали. Часть вещей убитых не сдавались в финотдел, а распределялись среди сотрудников, они заранее на жертвах что-то себе присматривали. В одном из списков, сданных в финотдел вещей после расстрела, значилось: шинели — столько-то, пальто женские — ..., платья летние ситцевые — ..., зубные коронки белого и желтого цветов — ... Вспомнился Освенцим. Там о подобных вещах в музее описывается, а у нас таких музеев нет.

Спросила у А.Я., где он берёт силы для того, чтобы этим заниматься. Даже несколько часов беседы ввели присутствовавших в состояние шока — а он с этим живёт годами. А.Я. ответил, что у него очень благодарная работа — когда он слышит благодарные отклики родственников тех, о ком он что-то узнал, то понимает, что нужно это дело продолжать.

У последнего памятника-креста зажгли свечи, помолились. Потом ели кутью, что-то ещё — поминали, а А.Я. продолжал рассказ.

Слушатели воспринимали рассказ по-разному. Были те, кто довольно быстро начал отходить подальше, бродить по тропинкам — действительно, выслушать всё, до конца даже и мне было не по силам. Кто-то плакал, но продолжал слушать. Девушка лет 20 после экскурсии: «Я ничего этого не знала».

В конце А.Я. очень благодарил за то, что мы так слушали — не знаю, что это значит. На самом деле не меньшее впечатление, чем рассказ, произвёл он сам — то, что именно этому он посвятил всю свою жизнь, вот это его желание возродить память о тех временах и готовность стоять за правду до конца — та же, что и в «Катыни».

Анастасия Наконечная

Свято-Петровское малое православное братство

2009 г.