Нарядчики разделили людей на бригады по 10-15 человек, назначив бригадиров (в основном из числа бытовиков), затем выдали всем лопаты, кирки, топоры и пилы (для плотников) и т.д. После этого началась установка палаток шатрового типа вместимостью по 100 человек каждая, с предварительной постройкой деревянного каркаса. Солнце там светит и греет непрерывно — ночи нет, и заключенные, измученные этапом и навалившимся на них трудом, вперемежку с отдыхом и кормежкой у костров через 2-3 суток соорудили 15 шатровых палаток с трехъярусными нарами, с печками-времянками из железных бочек, а также зону из четырех вышек для часовых и забора из горбылей, опутанную колючей проволокой. За эти дни бригада железнодорожников уложила несколько запасных путей будущей станции, и на этих путях разгружались все новые и новые поезда с этапами и грузами. Так что в какой-то мере это напоминало транспортный конвейер любой крупной социалистической стройки, осуществлявшейся в те годы силами заключенных или ссыльных на бескрайних просторах СССР.

Так в июне 1937 года был заложен первый камень города Воркуты — нового центра гулаговской империи, которая, как спрут, охватила европейскую часть России вместе с Казахстаном, Сибирью, Дальним Востоком, республиками Средней Азии и Украиной. В наши дни Воркута является самым большим в Заполярье городом России и, пожалуй, всего мира, где население составляет 200 тысяч человек, где много школ, детсадов, больниц и где есть даже музыкально-драматический театр и филиал Санкт-Петербургского горного университета. Многое построено на Воркуте, включая целый десяток современных угольных шахт, в которых добывается до 20 млн. тонн высококачественного огненного коксующегося угля, а также завод горнорудного оборудования, даже большой аэропорт и многое другое. Но до сих пор в этом заполярном городе не установлен памятник сотням тысяч заключенных, на костях которых и возник этот город. Кстати, монументальный проект памятника, созданный Эрнстом Неизвестным десять лет назад, так и остался не реализованным уже при новом, демократическом государственном строе в России. Хочется надеяться, что этот проект памятника жертвам большевизма на Воркуте все-таки будет осуществлен.

Начиная с того времени лагпункт, являвшийся неофициальным центром т.н. "Воркутстроя" (как в газетах часто называли Воркутлаг), — "Рудник" начал утрачивать значение центра Верхне-Усинского региона. Однако он сыграл свою роль в создании Печорского угольного бассейна, и о нем надо немного рассказать...

 

Последний свидетель Воркутинского восстания

...Лето 1953 года в Воркуте было теплым по-южному, воздух нагрелся до 25—30 градусов. Режим в лагерях еще больше усилился благодаря Берии, а результат для узников один — карцер или штрафной лагерь. Наступила середина лета. На шахту подавали вагоны из-под угля с надписями мелом:

«Бастуйте, добивайтесь пересмотра своих дел». Кто их писал — неизвестно. Узники не могли писать, потому что были за колючей проволокой. Появились сомнения, что это очередная провокация чекистов. Поползли слухи, что бастуют в некоторых лагерях. Вести приносили на шахты вольные работники, которые преимущественно занимались взрывными работами в забоях шахты.

22 июля был теплый день. Первая смена, как обычно, собралась перед вахтой. Нарядчики делали перекличку, не забывая нецензурщину. По колонне шепотом начали передавать призывы не выходить на работу. И все как один разошлись по баракам. И как ни свирепствовали нарядчики и чекисты, бегая по баракам, все вместе отвечали: «Сам беги. Довольно терпеть». По одному не говорили, чтобы чекисты не могли кого-то обвинить в бунтарстве.

Вторая и третья смены также не вышли на работу, то есть весь лагерь объединился. 24 июля передали призыв собраться в столовой от каждой нации по одному заключенному для создания забастовочного комитета. На совещании забастовочный комитет постановил, что каждый барак поддерживает порядок внутри помещения и на его территории, не допускает никаких нарушений, а заключенные не спорят ни с охраной лагеря, ни с надзирателями, которые случайно могли появиться в зоне.

Нарядчики с зоны убежали за вахту, боялись расправы. Решено было дежурить перед вахтой, но к ней не подходить. Комитет следил за работой столовой, пища была очень ограничена, давали лишь 250 г черного хлеба, другие продукты уменьшили в три раза. Кормили рабов, чтобы не умерли от голода, потому что администрация лагеря надеялась возобновить работу шахты.

Администрации лагеря были переданы требования:

1. Пересмотреть дела всех узников комиссией из Москвы.
2. Разрешить переписку с родными без ограничений.
3. Снять решетки с окон бараков, на ночь не закрывать их, вынести за пределы «параши».
4. Снять все знаки с одежды, то есть буквы «Р» и «КТР» (Речлаг и каторжанин).
5. Ограничить своеволие чекистов.
6. Улучшить питание всем заключенным лагеря.

Требования были вручены администрации лагеря. Вручали вместе, чтобы не подставлять никого под удар. Но все требования были отклонены, было приказано выйти на работу без всяких условий, выдать организаторов «волынки», то есть забастовки. 25 июля усилили охрану вокруг лагеря карателями. Кроме пулеметов на башнях, дополнительно поставили их в окопах. Непонятно было, зачем были окопы и от каких пуль солдаты в них должны были прятать свои головы? Узники в лагере были без оружия. Возможно, кто-то имел подпольную «финку», но его можно было уничтожить одним выстрелом из нагана.

30 июля, кроме пулеметных точек, начали дежурить воины карательных войск на расстоянии 5—6 м друг от друга с автоматами и дубинками. Все это усиливало мнение, что оружие будет применено, была бы только причина, то есть провокация. Большая часть узников была уверена в противоположном, мол, мы без оружия, да еще и за колючей проволокой и расстреливать узников не посмеют. Знали заключенные, что не избежать репрессий, но желание отстоять свое достоинство, сохранить ощущение, что ты не только узник, но и человек, брали верх.

Наступил 1-й день августа 1953 года. Щедро светило солнце, и никто не мог предусмотреть, что светит оно многим последний раз. Утром за зоной усилилось движение. Приехали еще две машины «молодчиков» из карательных войск, две пожарные машины, два «воронка» для перевоза узников и последними две легковые машины с руководством: генералом Речлага Деревянко и генералом Масляником — начальником карательных войск Союза.

Засуетились и в лагере. К вахте сходились узники: одни по поручению комитета, другие из любопытства, как же будут развиваться события. Ровно в десять часов из всех громкоговорителей вокруг зоны прозвучал приказ генерала Деревянко: «Первой смене немедленно выйти на работу. Остальным — на зону. В случае непослушания будут предприняты силовые действия».

Вместо этого группа узников перед вахтой заявила, что, пока не приедет комиссия из Москвы, не будут выполнены требования, на работу никто не пойдет. Были и отдельные вскрики, даже нецензурные, против начальства и власти. Толпа гудела, едва было слышно друг друга.

Через отворенные ворота вбежала охранка с пожарными рукавами, из которых направила под сильным давлением воду прямо в лица узникам, стоявшим в живой цепи. Кое-кого водой сбили с ног. Назад отступить не удалось, потому что сдерживала толпа за спинами.

Выстояв, узники рванулись вперед, вырвали рукава и переломали их, чтобы защитить себя от сильного давления воды. Столкновение было коротким, секунд тридцать-сорок. Охранка не очень противилась и отступила за ворота зоны. Когда выбежал последний чекист, сквозь громкоговорители прозвучало только одно слово: «Огонь!»

Был страшен тот огонь из всех пулеметов и автоматов по толпе людей в течение 30—40 секунд, еще минуты две были слышны одиночные выстрелы по целям. Поднялся страшный крик умирающих, вскрик раненых, крик узников в своей беспомощности, крик души: «За что?!» Слышен был тот крик на десятки километров по окрестностям Воркуты.

При первых выстрелах я упал в ров у седьмого барака, стены которого защитили меня от пулеметных очередей. Опять что-то было сказано через громкоговоритель, но понять было невозможно. Стрельба остановилась, вокруг лежали люди, по вскрику раненых было видно, что стреляли не в воздух, для страха, а в людей, прицельно.

Не успел я встать, как увидел чекистов, бежавших с наганами в одной руке, а в другой — с дубинками. «За зону, сволочь, руки вверх за голову!», — кричали чекисты. Кто не успевал убежать от них, дубинка гуляла по телу несчастного, по голове, по спине.

Едва опомнившись от испуга, я шарахнулся в сторону от чекиста за трап (тротуар из досок), споткнулся, упал, потом на четырех пробежал метра с три, поднялся опять и побежал в сторону вахты с поднятыми вверх руками. Со всех сторон бежали узники, падая от ударов разъяренных чекистов. Вокруг лежали убитые, некоторые корчились в предсмертных муках и просили помочь. Гонимые дубинками, узники даже на секунду не могли остановиться, чтобы оказать какую-то помощь.

Около вахты на перепутье лежала гора трупов, еще слышны были отдельные глухие звуки, кое-кто двигался в столкновении со смертью. Гора трупов еще дышала и издавала шипящий звук, который меня до сих пор преследует.
Во рвах и по полотну дороги в сторону вахты стекала человеческая кровь. За рвом в шеренге стояли чекисты и били всех, кого только могли достать. По окровавленному краю дороги, переступая через трупы, ринулся я к вахте. На последних метрах поскользнулся, упал на руки и колени, измазался кровью, едва поднялся и добежал до ворот.

«Что, падаль, ранен?» — крикнул чекист, дубинкой опоясывая мои плечи, и приказал бежать в тундру. Часть площади была оставлена вояками карательных войск. Опять приказ: «Садись, лежать запрещено, контра, належались на зоне!»
Около трех часов кормили мы полчища комаров. Сколько мыслей пролетело за те минуты... Понял, что и я мог быть убит, а было мне лишь двадцать пять лет — и седьмой год заключения.

...Убитых украинцев было тридцать два, больше трехсот были ранены. Трое из погибших были священниками (фамилии их неизвестны). Общее число убитых было шестьдесят два, еще умирали раненые, но все это держалось в тайне.

Три дня водили опознавать убитых, цепляли бирки с номером дела. Погребали каждого отдельно, тайно, в тундре за территорией шахты «ЮРШОР» (№29). Был человек с именем, своей жизненной историей, чьим-то сыном, а может, и отцом, а остался на воркутинской сети под знаком немой цифры, как никто и ничто.

Забастовка немного облегчила режим в зоне, но пересматривать дела никто и не думал...

В 1997—1998 гг. остался только я один, кто пережил эту трагедию. Приезжали киношники из Англии, Франции и первого канала Варшавского телевидения, также журналисты из Австрии и Германии. Я искренне делился своими воспоминаниями о трагедии, рассказывал детально о местах событий, хотел увековечить память о рабах ГУЛАГа. Только в независимой Украине немногие интересовались судьбой патриотов, отдавших за нее жизнь...

источник